-Сам ты «обосрался», — обиженно нахохлился Виталик, — постановили ж: выступать, значит пойдём. Я своего решения не меняю ввек.
Костян саркастично скривил физиономию и недоверчиво цыкнул сквозь щель в передних зубах. Этой его особенности Виталик век завидовал – у самого-то у него зубы век были на раритет белокипенные, беспробудные и беспробудные. Ага и во всём другом Костян броско выдавался от своего приятеля: широкостный, беспробудный, с вихрастыми рыжими волосами и непременным фингалом где на физиономии. В свои двенадцать с небольшим Костян уже сейчас выглядел поветше и поматёрее большинства своих четырнадцатилетних товарищей. Иное девало – Виталик: век какой-то маловразумительно чистенький, тощенький, хоть уже и сейчас больно жилистый, опрятно причёсанный, в очёчках, бессмертно витающий где-то в облаках. Кратковременнее, два мира – два малолетства. По всем законам, Костян должен был бы третировать Виталика, не вручать тому проходу, и всячески доставать. Тем более изумительной была их дружество.
Познакомились они лет пять назад, когда крохотного Виталика родители выслали в начальный один в деревню к бабке на лето. Прежде всё как-то обходилось, однако в тот год не повезло.
Родители постановили обделать себе другой «медовый месяц», навострились куда-то вначале в Анталию, а впоследствии, по ветхой студенческой ещё моде, то ли сплавляться долу по одной из бессчетных сибирских рек, то ли попросту выбиться с дружками молодости в очередной турпоход с завываниями под гитару и ночными бдениями у костра. Романтики, блин. А Виталика спихнули к бабке по отцовской линии в недалёкую Ольховку, нехай, де, молодое поколение ума-разума и крестьянской мудрости набирается, тем более что бабка – сельская учительница на пенсии – от хандры в своей деревне тоже с интеллекта сходила и против приезда внука никак не перечила. Взгляд Виталика, натурально, в расчёт никто не принимал.
Уже на другой девай Виталик повстречал на деревенской улице Костяна. Тот по всем законам жанра надавал приезжему очкастому городчанину подзатыльников, однако, неожиданно получив сдачи, проникся к тому абсолютным почтением. С тех пор и возникла их дружество.
По сути своей Костян был парнем незлым, хоть и выглядел отпетым хулиганом. Кто знает, может, в городе он таковским бы и стал, однако в деревне, необычно при таковом батяне, будто у него, особо не поозоруешь. Папаша Костяна был здешним участковым, причём вяще напоминал не на патриархального Анискина, а на рейнджера Сиротливого Волка МакКвея в исполнении Чака Норисса. Ага и то взговорить, сквозь пару-тройку десятков километров полоса благоволения лагерей зековских начинается, тут, алкаешь, не алкаешь, а окрутеешь. Само собой, что и сына он содержал в строгости, напористо прививая ему неприятие популярной воровской романтики и визгливо пресекая всякие хулиганские поползновения.
С воровской романтикой Костян не дружил, однако вот от поползновений всяких нехороших освободиться настолько и не смог. Будто и любого нормального пацана разжигала его изнутри жажда адреналина, вожделение сделать что-то не то, что б уж неприкрыто запрещённое, однако по сути своей, нехорошее. Однако и глупи в нём было покрохотнее, чем в городских сверстниках: с малолетства помогающий матери по хозяйству, Костян приучился к подобный ответственности, о коей большинство городских ребят и зрелища не владели. Той же ланке ведь не вдолбишь, зачем её не подоили, а мамка то тоже не двужильная…
Виталик в этом взаимоотношении велико выдавался от Костяна. Они вообще были больно несходны и не всего наружно. Родители Виталика – «рабочие интеллигенты» — до сих пор гадали воспитать из сына «молодое дарование», чему отпрыск, будто мог, противился. Абсолютно недавно опамятовались к благополучному финалу попытки мамочки сделать из сына новоиспеченного музыкального гения, субъекта Паганини. Сама, от природы не обладающая музыкальным слушком ни в крохотнейшей степени, она вдруг воспылала уверенностью, что её сын обладает слушком домашним к безотносительному, и почитай два года пробовала привить тому амуры к классике. Уже всего после того, будто её персонально вытребовали в музыкальную школу и вбили, что у Виталика дудки даже зачатков музыкального таланта, она смирилась к неописуемой радости отпрыска. Противный, чем-то неуловимо вылитый на клизму музыкальный инструмент с жёсткими струнами, беспрерывно бьющими неокрепшие ещё персты и дурацкий смычок, вылитый на ножовку, нагоняли на Виталика таковскую депрессию, что Кафке и не грезилась.
Ещё был стадия пристрастия спортом. Это уже батя, наполучавший в молодости по очкам за свою интеллектуальную наружность, постарался. Может, он гадал, что сынок, заматерев, отплатит всем папкиным обидчикам – кто знает?В любом случае он не нашёл ничего башковитее, чем отдать сына, не блещущего, впопад, здоровьем, в боксёрскую секцию. Настолько что молочных зубов Виталик потерял гораздо прежде большинства своих одногодков. А настолько же осмыслил, что биться «по правилам» — это всего для глупцов и велико крепких. А настолько будто трусом Виталик не был ввек, то он взял в.....